Глава 1.
– Тут Москва! Тут Москва! Ответьте!
Это его голос, Артёма. Это он, как всегда, не дождался, не вытерпел.
– Тут Москва! Приём! Ответьте!
Наушники зашипели, завыли тоненько: «И-и-и-и-у…» – сквозь шорох, заперхали чахоточно; помолчали – и снова шипеть. Как будто Артём бродил по госпитальной палате, ища, с кем поговорить, но ни один больной не был в сознании; только нянечки прикладывали палец к губам и строго делали: «Ш-ш-ш-ш-ш…». Никто тут не хотел отвечать Артёму, никто не собирался жить.
Ничего из Питера. Ничего из Екатеринбурга.
Молчал Лондон. Молчал Париж. Молчали Бангкок и Нью-Йорк.
Неважно уже давно было, кто начал ту войну. Неважно было, с чего она началась.
Для чего? Для истории? Историю победители пишут, а тут некому было писать, да и читать скоро некому будет.
Ш-ш-ш-ш-ш…
Пустота была в эфире. Нескончаемая, как космос.
И-и-и-и-у….
Болтались на орбите неприкаянные спутники связи: никто их не звал, и они сходили с ума отодиночества, и бросались на Землю, чтобы пусть уж лучше сгореть в воздухе, чем так.
Ни слова из Пекина. И Токио – курган.
А Артём всё равно крутил эту проклятую ручку, крутил, грёб, грёб, крутил… Как каждый день. Как надо. Как обязательно нужно.
Как тихо было! Невозможно тихо. Невыносимо.
И-и-и-и-и-у.
Не забывать крутить рукоять; не останавливаться. Не сдаваться.
– Петербург! Ответьте! Владивосток! Ответьте Москве! Ростов! Ответьте!
Что с тобой, город Питер? Неужели сдался? Неужели хлипкий ты такой оказался, хлипче Москвы?! Что там вместо тебя? Стеклянное озеро? Или тебя плесень съела? Почему не отвечаешь? А?
Куда делся ты, Владивосток, гордый город на другом краю света? Ты ведь так далеко от нас стоял, неужели и тебя зачумили? Неужели и тебя не пожалели? К-х-х. К-х-х.
– Ответьте, Владивосток! Тут Москва!
Весь мир лежит ничком, лицом в грязь, и не слышит этого бесконечного дождя по спине каплями, и не чувствует, что и рот, и нос водой ржавой заполнены.
А Москва… Вот. Стоит. На ногах. Как живая.
– Да что вы, околели там, что ли, все?!
Ш-ш-ш-ш-ш…
Может, души их так отвечали ему, забравшись в радиоэфир? А может, так радиационный фон звучал? Должен же и у радиации быть свой голос. Такой вот, наверное, как раз: шёпот. Тсс… Ну-ну. Не шуми. Успокойся. Успокойся.
– Тут Москва! Ответьте!
Может, сейчас услышат?
Вот прямо сейчас кашлянет в наушнике кто-то, прорвётся взволнованный через шипение, закричит далеко-далеко:
– Мы тут! Москва! Слышу вас! Приём! Москва! Только не отключайтесь! Вас слышу! Господи! Москва! Москва на связь вышла! Сколько вас там выжило?! У нас тут колония, двадцать пять тысяч человек! Земля чистая! Фон нулевой! Вода незаражённая! Еда? Конечно! Лекарства есть,есть! Высылаем за вами спасательную экспедицию! Только держитесь! Слышите, Москва?!
Главное – держитесь!
И-и-и-и-у. Пусто.
Это не сеанс радиосвязи, а спиритический сеанс. И тот не удавался Артёму никак. Духи, которых он вызывал, не хотели к нему. Им и на том свете хорошо было. Они смотрели сверху на Артёмову фигурку сгорбленную в редкие просветы меж облаков и только ухмылялись: туда? К вам? Нет уж, дудки!
К-х-х-х-х.
Бросил крутить грёбаную ручку. Сорвал наушники. Поднялся, смотал провод антенны аккуратной бухтой, медленно, насилуя себя этой аккуратностью, – потому что хотелось рвануть его так, чтоб на куски, и зашвырнуть с сорок шестого этажа в пропасть.
Сложил всё в ранец. Посадил его к себе на плечи, чёрта-искусителя. Понёс домой. В метро.
Интервью с Дмитрием Глуховским читайте ЗДЕСЬ.
