Глава 3
– Там ничего нет! Ничего! Нечего там искать!
– Я же говорил тебе, дядя Саш.
– Никита! Ты-то что зеваешь? Давай, проводи граждан!
– Есть, Сансеич. Так, кому тут приглашения отдельные? Шевели, шевели… – затараторил Никицка, сгребая толпу.
– Ерунду ты говорил. Послушай… – Сухой выпустил надувавший его воздух, обмяк, сморщился, опустился рядом с Артёмом. – Ты же гробишь себя. Думаешь, этот костюм от фона тебя спасёт? Да он как решето! От платья ситцевого толку больше!
– И что?
– Сталкеры столько не поднимаются, сколько ты… Каждый день же почти! Ты дозу-то пробовал считать? Ну ты жить хочешь или сдохнуть?
– Я уверен. Что. Слышал это.
– А я уверен, что тебе причудилось. Некому там сигналы слать. Некому, Артём! Сколько я тебе говорить должен? Никого не осталось. Ничего, кроме Москвы. Кроме нас тут.
– Не верю.
– Да мне, думаешь, дело есть, во что ты там веришь, а во что нет?! А вот если у тебя волосы выпадут, до этого есть!
Артём пожал плечами. Помолчал, взвешивая. Сухой ждал.
– Я слышал это. Тогда, на башне. У Ульмана в рации. Чьи-то позывные. Есть ещё выжившие. В других местах. Мы не одни!
– А кроме тебя никто не слышал. За всё время, сколько ни слушали. Пустой эфир. И что?
– И я пошёл наверх, вот что. Вот и всё.
Артём поднялся на ноги, распрямил спину.
– Я внуков хочу, – сказал ему снизу Сухой.
– Чтобы они тут жили? В подземелье?
– В метро, – поправил его Сухой.
– В метро, – согласился Артём.
– И нормально они тут проживут. Хотя бы родятся. А так…
– Скажи им, чтобы открыли, дядь Саш.
Сухой смотрел в пол. В чёрный блестящий гранит. Что-то там, видно, было.
– Ты слышал, что люди говорят? Что крыша у тебя поехала. Тогда, на башне.
– Плевать.
Сухой замолчал. Протикала секунда.
– Никита, открой ему. Пускай валит. Пускай околеет. Я устал с ним бороться.
Никицка послушался молча. Артём удовлетворённо кивнул.
– Скоро вернусь, – сказал он Сухому уже из буфера.
Тот по стенке поднялся, обернул к Артёму сутулую спину и зашаркал прочь, полируя гранит.
Грохнула дверь буфера, запираясь. Зажглась ярко-белая лампочка под потолком, двадцать пять лет гарантии, слабым зимним солнцем отразилась в грязном кафеле, которым в буфере всё было обложено, кроме одной железной стены. Пластиковый стул рваный – отдышаться или ботинки зашнуровать, на крючке – поникший костюм химзащиты, в полу – сток, и шланг резиновый торчал – для деактивации. В углу ещё ранец стоял армейский. И трубка синяя висела на стене, как от телефона-автомата.
Артём влез в костюм – просторный, как чужой. Достал из сумки противогаз. Растянул резину, напялил её, поморгал, привыкая смотреть через круглые туманные окошки. Снял трубку.
– Готов.
Заскрежетало надрывно, и железная стена не стена, а гермоворота – поползла вверх. Снаружи дохнуло стылым и сырым. Артём поёжился зябко. Взвалил на плечи ранец – тяжёлый, будто человека себе на закорки посадил.
Вверх уводили истёртые и скользкие ступени бесконечного эскалатора. Станция метро «ВДНХ» – шестьдесят метров под землёй. Как раз достаточная глубина, чтобы авиабомбы не колыхали. Конечно, если бы ядерная боеголовка ударила в Москву, был бы тут котлован, залитый застывшим стеклом. Но боеголовки все были перехвачены противоракетами высоко над городом; на землю дождём шли только их обломки – лучащиеся, но взорваться не умеющие. Поэтому Москва стояла почти целая и даже похожая на себя прежнюю – как мумия похожа на царя, когда тот жив был. Руки на месте, ноги на месте; улыбка…
А у других городов противоракетной обороны не было.
Артём крякнул, подсаживая ранец поудобней, воровато перекрестился, запустил большие пальцы под слишком свободные ремни, чтобы потуже, и пошёл вверх.
