Глава 7
– Можно? – отозвался кто-то сквозь брезент палатки и прямо над ухом. – Артём? Не спите?
Снаружи, усевшись на раскладной походный табурет, ждал старик со слишком мягким для своего возраста лицом. Старик был чужим, не со станции: морщился, неосторожно вдохнув носом. Пришлых видно. Артём сложил горсть козырьком и, закрывшись этим козырьком от алого света, которым была залита станция ВДНХ, вгляделся в гостя.
– Чего тебе надобно, старче?
– Вы Артём?
– Допустим, – Артём втянул носом воздух. – Зависит.
– Я Гомер, – заявил старик, не вставая. – Зовут так.
– Правда?
– Я книги пишу. Книгу.
– Интересно, – сказал Артём голосом человека, которому неинтересно.
– Историческую. Как бы. Но про наши дни.
– Историческую, – повторил Артём осторожно, оглядываясь по сторонам.
– Потому что... Дело в том... Кто-то должен ведь обо всём, что с нами тут... Обо всём, что с нами тут происходит, потомкам рассказать.
Если не от Мельника, думал Артём, то кто? От кого? Зачем?
– Потомкам. Святое дело.
Было видно, что старику неловко, но Артём не собирался помогать ему; он всё не мог понять, что же сейчас будет. Зла от старика не шло, одна нелепость и неуместность, но что-то скапливалось в воздухе, что-то образовывалось между ним и Артёмом такое, что должно было вот-вот разорваться, и ожечь, и посечь осколками.
– Мне про ВДНХ рассказали... Про чёрных. Про чёрных и про вас. И я понял, что должен вас найти, чтобы...
Артём кивнул, наконец понимая.
– Отличная история.
И, не прощаясь, зашагал прочь, сунув вечно зябнущие руки в карманы. Старичок застрял сзади на своём удобном табуретике, что-то ещё рассказывая Артёмовой спине вдогонку. Но Артём решил: оглохнуть.
Поморгал – глаза привыкли, можно больше не щуриться.
К тому свету, который на поверхности, они дольше привыкали. Год. Это быстро! Большинство жителей метро от солнечного света, даже от такого, облаками придушенного, ослепли бы, наверное, навсегда. Всю ведь жизнь в туннелях, впотьмах. А Артём себя видеть наверху заставил. Видеть тот мир, в котором родился. Потому что если ты не можешь солнце потерпеть – как ты наверх вернёшься, когда время придёт?
Все, кто родились в метро, росли без солнца, как грибы. Нормально: оказалось, не солнце нужно людям, а витамин D. Оказалось, солнечный свет можно в виде драже глотать. А жить можно и на ощупь.
В метро общего освещения не было. Не было общего электричества. Вообще ничего общего не было: каждый сам за себя. На некоторых станциях наловчились вырабатывать достаточно света для того, чтобы было почти как раньше. На других – его хватало на одну лампочку, горящую посреди платформы. Третьи были забиты густой чернотой, как в туннелях. Если приносил туда кто-то свет с собой в кармане, то мог выловить из ничего по кусочкам – пол, потолок, кусок мраморной колонны; и из темноты сползались на луч его фонарика жители станции, желающие немного посмотреть. Но лучше им было не показывать себя: без глаз они вполне приучились существовать, но рот-то у них не зарос.
На ВДНХ жизнь была крепко налажена, и народ был балованный: у отдельных людей в палатках горели утащенные сверху маленькие диоды, а для общих мест имелось старое ещё аварийное освещение – лампы в красных стеклянных колпаках; в таком было бы удобно, положим, негативы фотографий проявлять. Так вот и Артёмова душа медленно в этом красном свете проявлялась, появлялась из растворителя, и видно становилось, что снята она была ещё там, наверху, майским ярким днём. А другим днём – октябрьским, пасмурным – засвечена.
Отличная история, а, Жень? Помнишь чёрных? – шептал Артём; но отвечали всегда другие. Всегда не те ему отвечали.
– Здоров, Артём!
– О, Артём!
– Артём...
Здоровались все. Кто-то улыбался, кто-то хмурился, но здоровались все. Потому что все помнили чёрных, а не только Женька с Артёмом. Все помнили эту историю, хотя по-настоящему, кроме Артёма, не знал её никто.
