19 ноября 1824 года в Петербурге произошло ужасающее наводнение.
Пушкин в это время был в Михайловском, и он писал брату Льву: «Что это у вас? Потоп! Ничто проклятому Петербургу! Вот прекрасный случай вашим дамам подмыться».
Но потом его настроение переменилось, 4 декабря Пушкин отправил брату ещё одно письмо, там речь идёт о помощи, которая оказывалась пострадавшим от наводнения: «Желал бы я похвалить и прочие меры правительства, да газеты говорят об одном розданном миллионе. Великое дело миллион, но соль, но хлеб, но овёс, но вино? Об этом зимою не грех бы подумать хоть в одиночку, хоть комитетом. Этот потоп с ума мне нейдёт, он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из онегинских денег. Но прошу, без всякого шума, ни словесного, ни письменного».
Прошло почти 10 лет, и, будучи в Болдине, Александр Сергеевич написал гениальнейшую поэму «Медный всадник», предпослав ей такое предисловие: «Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом».
А завершить эту публикацию я хочу отрывком из небольшой статьи Анны Ахматовой, она называется «Слово о Пушкине», а могла бы называться «Пушкин и Петербург»: «Мой предшественник П. Е. Щёголев кончает свой труд о дуэли и смерти Пушкина рядом соображений, почему высший свет, его представители ненавидели поэта и извергли его, как инородное тело, из своей среды. Теперь настало время вывернуть эту проблему наизнанку и громко сказать не о том, что они сделали с ним, а о том, что он сделал с ними.
После океана грязи, измен, лжи, равнодушия друзей и просто глупости полетик и неполетик, родственничков Строгановых, идиотов-кавалергардов, сделавших из дантесовской истории вопрос чести полка, ханжеских салонов Нессельроде и пр., высочайшего двора, заглядывавшего во все замочные скважины, величавых тайных советников – членов Государственного совета, не постеснявшихся установить тайный полицейский надзор над гениальным поэтом, – после всего этого как торжественно и прекрасно увидеть, как этот чопорный, бессердечный («свинский», говаривал сам Александр Сергеевич) и уж, конечно, безграмотный Петербург стал свидетелем того, что, услышав роковую весть, тысячи людей бросились к дому поэта и навсегда вместе со всей Россией там остались.
«Мне надо привести в порядок мой дом», – сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для его Родины, и более полной, более лучезарной победы мир не видел. Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и неаншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а потом просто опочили в картотеках и именных указателях (с перевранными датами рождения и смерти) пушкинских изданий.
Он победил и время, и пространство».
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
