История первая
Про неверных мужей, бомжей и слезу ребёнка
В одном большом красивом городе, рядом с Библиотекой имени Ленина, жил-был памятник* и звали его Фёдор Михайлович Достоевский. У него так на постаменте и было написано: мол, Фёдор Михайлович и всё тут. Был он одинок, как и большинство памятников, и потому очень дорожил своей дружбой с голубями. Не каждый монумент может похвастаться личной стаей. Вот у Энгельса там или у того же Есенина голубей нет, хоть они и строят им всяческие куры и флюиды посылают.
А вот у Фёдора Михайловича есть — то ли потому что птицы чувствовали в нём родственную голубиную душу, то ли читатели библиотеки прикормили их булками.
Голуби толпились у его постамента, а он смотрел на них сверху, умилялся, и его тяжкие раздумья о судьбах России и всего человечества становились немного легче. Очень часто птицы просили у него совета, жаловались на мужей и начальство. Те, кому надо было потолковать с Фёдором Михайловичем, садились к нему на голову и ждали приёма в порядке живой очереди. Он говорил мало, даже почти ничего не говорил, но всё по делу. Слушает так, слушает, потом вздохнёт и скажет: «Э-хе-хе...» Или: «М-да...» А голуби потом его слова осмысливают и скрытый в них подтекст ищут — ещё ни разу не было, чтобы не нашли. Одна голубица, к примеру, спросила, прощать ей мужа или нет — он ей с малолетней пигалицей изменил, потом, конечно, в ногах ползал, крошками осыпал... «А Фёдор Михайлович мне и говорит, — рассказывала потом подружкам растроганная голубка. — «Э-хе-хе, — говорит, — дурак, сознавшийся, что он дурак, уже далеко не дурак**». И верно, думаю, надо мужа прощать. Мужья и крошки на дороге не валяются».
Или другой случай: один пронырливый голубь — скользкий тип — стал с Достоевским советоваться, как бы ему так у соседа-алкоголика трёхкомнатное гнездо оттяпать, чтобы совесть поменьше мучила. Напоить, обдурить и на улицу выкинуть или напоить, обдурить и сразу по голове тюкнуть. Что, так сказать, гуманнее: в бомжи или на тот свет? Фёдор Михайлович ещё больше ссутулился и сказал: «М-да-а...» А голубь потом ночью жене на ухо шептал: «М-да, — говорит, — зря ты в школе про преступления и наказания не читал — поучительная, — говорит, — книга». Да если б я знал, что в школе Уголовный кодекс проходят — я бы уроки не прогуливал! А тут взял, почитал — и в голове сразу прояснилось. За простое мошенничество мне максимум десять лет светит, а с убийством может и до двадцати дойти. Оно мне надо? Из-за алкаша так рисковать. Пусть бомжует и мучается. Ну его, этот гуманизм!»
А однажды к Достоевскому прорвался без очереди совсем юный голубок. Парень был сам не свой. Не успел с девушкой поворковать, а она уже беременна и на ЗАГС намекает! Нет, она, конечно, ничего... Но так сразу? Всего-то пять лет встречались. Теперь начнется: гнездо строй, на яйцах сиди, птенцов корми... А как же стаи соблазнительных голубок? А как же пиво с друзьями? Прощай, свобода! Здравствуй, семейное рабство.
«Я ему всё это выложил, — изливал потом душу голубок пьяному тестю на собственной свадьбе, — а он мне: «Хм, «свобода» говоришь... Не стоит никакая свобода слезы ребёнка». Это он на моих птенцов намекнул — мол, плохо им будет без папки. Наплачутся. Ни тебе птичьего молока на завтрак, ни планшета на Новый год. Покатятся по наклонной плоскости. Сперва двойки по математике, потом бензин из лужи, затем беспорядочные половые связи и смерть от птичьего гриппа!»
Стоит ли удивляться, что первого вылупившегося птенца в этой семье назвали Фёдором — в честь любимого классика русской литературы. Так впрочем поступали и во всех остальных семьях. Такая уж в этой стае была традиция. Старший сын — Федька. Их в этой стае страсть как много было. Поэтому «достоевских» голубей в других стаях федьками и дразнили. А тем — хоть бы хны, чего на дураков обижаться...
*Этот памятник создал один из самых любимых моих скульпторов — Александр Рукавишников.
**Фраза про дурака, «услышанная» голубкой, была написана Достоевским в романе «Униженные и оскорблённые» — она не очень сильно растиражирована, поэтому на всякий напоминаю.
