Достоевский хоть и был памятником, но, как говорится, сердце не камень... Влюбился он по-мальчишески (или, наоборот, по-стариковски, когда последнее чувство как последний вздох): не рассуждая, не прицениваясь, а как-то сразу и бесповоротно. Любовь нагрянула незванной гостьей и поставила его перед фактом: люби. И он полюбил. Спасскую башню Кремля*. Вот-вот — и другие ухмылялись, не только вы. Некоторые даже из сочувствия пытались увещевать: мол, нашёл в кого влюбиться, статуй тебе мало?! Он горбился и согласно кивал: не пара мы, да, не пара. Был бы я небоскрёбом из Москва-сити — тогда может быть. Или Московским университетом — тоже вариант. Тут и мощь, и стать, и величие. А я перед ней — пигмей, меня она даже не заметит.
Так терзал себя Фёдор Михайлович, расцарапывал зудящее неразделённым чувством сердце и... любил. Каждый день он ходил в гости к Минину и Пожарскому** на Красную площадь, чтобы почаще видеть любимую. Герои народного ополчения, порядком устав от растянувшегося на сотни лет соседства, ничтожных бытовых ссор и полного отсутствия тайн друг от друга, искренне радовались гостю. Пытались обсуждать с ним последние новости кремлёвских кабинетов, новинки гумовских бутиков и идеологический посыл недавнего военного парада. Но Фёдор Михайлович был так рассеян, так равнодушен к кадровым перестановкам, загадкам милитаризма и сумкам «Луи Виттон», что друзья не на шутку встревожились за его душевное здоровье и даже устроили на своей территории «нечаянную» встречу Достоевского со светилом медицины профессором Пироговым, которого они считали большим специалистом по мозговым болезням — не зря же тот из рук человеческий череп не выпускает.
Николай Иванович проследил, куда косит глазом маститый писатель, заметил, как нервно каменеет его спина при бое курантов, и шёпотом поставил диагноз: «Это не душевный недуг, а любовный. И судя по состоянию пациента, надежд на выздоровление почти нет». Минина и Пожарского заключение доктора огорошило, им и в голову не приходило, что Спасскую башню можно рассматривать как объект любовного увлечения. Не потому что они были чужды женских прелестей — не верьте пошлым клеветникам — а просто она же БАШНЯ! Ухватившись за сказанное профессором «почти», Минин и Пожарский начали при Достоевском обсуждать столичных прелестниц: вот, мол, Крупская со Сретенского бульвара — ну очень эффектная женщина, а у Ники с Поклонной горы — о-го-го какой темперамент, про шестнадцать республик с фонтана «Дружба народов» вообще можно говорить часами — это, извините, как трёхлитровая банка варенья: ещё не начал есть, а уже сладко...
Но Достоевский от любви был глух и слеп, поэтому два друга-ополченца махнули на него рукой и, когда классик в очередной раз заявлялся к ним в гости, просто вставали и уходили «по неотложным делам», оставляя свою жилплощадь в его полном распоряжении — из мужской, так сказать, солидарности. Фёдор Михайлович едва ли замечал их деликатное отсутствие. Он сидел, сутуло нахохлившись, на чужой скамье, украдкой любовался возлюбленной и с замиранием сердца слушал пение её курантов.
Спасская башня не сразу поняла, что Фёдор Михайлович «прописался» на чужом постаменте ради неё. А когда догадалась — по-девичьи зарделась кирпичной кладкой, заалела рубиновой звездой и ещё звонче стала отсчитывать часы и минуты. От счастья.
Её тоже отговаривали: тебе дворцов и небоскрёбов мало? Советовали поменять Достоевского хотя бы на Петра Первого — у того и рост повыше, и грудь колесом. Сразу видно, испанский конкистадор***! С ним и в люди выйти не стыдно. Правда, по-русски знает только три слова: «водка», «борщ» и «матрёшка». Но, если честно, красивому мужчине, да ещё иностранцу, этого более чем достаточно. Однако Спасской башне не нужен был красивый — её, словно спящую царевну, разбудил своей любовью неказистый писатель Фёдор Михайлович Достоевский, и она отдала ему своё сердце.
Ей так хотелось быть поближе к своему ненаглядному, что она даже задумала переезд — предложила Кутафьей башне перебраться на Красную площадь, а сама хотела поселиться в Александровском саду. Но та раскапризничалась: что я дура — жить рядом с кладбищем? И обмен не состоялся.
Достоевский и Спасская башня оба были до ужаса застенчивыми и старались не выставлять свои отношения напоказ. Но весь город знал про их монументальный роман..
