– А вот я охрану щас... К людям в дом... Танька, ложки заперты?
Прошагал, оглядываясь на всякий случай, ещё две двери.
– Петра Сергеевича не знаете как найти?
– Эххм... Што?
– Умбах Пётр Сергеевич. Технарь. Дядька мой.
– Технарь? Дядька? А?
– Радист, кажется. Не тут проживает?
– Радиста не знаю. Эххм! Есть Пётр Сергеич, который в театре инженером служит. Сцену который, ну... Ну?! Сам, что ли, не понимаешь?
– Где найти его, не подскажете?
– Там и ищи. Спроси вон. Ну? У директора, господи. Что ты как тупой-то?
– Счастья вам.
Из зала запиликали музыканты, разогреваясь. Артём сунулся ко входу – билетёрша его чуть за руку не цапнула:
– Тут всех бесплатно пускать! Ничего святого не осталось! Хам! Это же Большой! Театр!
Пришлось обратно бежать, покупать билетик. Покупал, а сам по сторонам: где-то ведь тут, где-то среди гуляющих, среди приехавших на спектакль с Новокузнецкой или откуда ещё угодно, со всего метро, – рассеявшиеся две диверсионные группы. Где-то, притворившись театралами, – подрывники. Где-то, может, и смертники, играющие, к примеру, в отцов семейств, а сами уже взрывчаткой обвязанные.
Получат сигнал, что пора умереть за Рейх, пойдут, потея, к пограничным кордонам Красной линии, поглядят на часы и одновременно бросятся напролом. А ещё через пятнадцать минут из двух туннелей сразу ворвутся штурмовые бригады Железного легиона.
Посмотрел на часы. Понял: если он всё ко времени исполнит, будет как раз спектакль. Это не Артём так рассчитал, это Дитмар. Артём просто смог не умереть там, наверху, чтобы у Дитмара всё по плану прошло. А если Артём не станет ничего делать, Гомера вздёрнут. А на Театральную вместо фашистов красные войдут – и вместо сегодняшнего дня завтра.
Вроде и может один человек мир изменить, но чуть-чуть только; мир тяжёлый, как поезд метро, его особо не подвинешь. Опять метнулся к церберше, сунул ей билет в зубы и ещё ссыпал патрончиков ей в карман. От патрончиков у неё очки затуманились, и через туман ей не видно стало, что он в зал первым полез, до всей публики. Прошёл мимо обоих красноармейских постов деловито, не заглядывая бойцам в глаза, не запоминаясь им. Забрался на сцену, сунулся лицом в бархат.
За занавесом было темно; угадывался в мелкой глубине сцены силуэт беседки какой-то, что ли, или смутно выкрашенного античного храма... Артём дотронулся до него – фанера. Из-за фанеры, как будто в неё можно было войти и жить там, доносились голоса.
– Ну и я, поверь мне, тоже хотел бы ставить что-нибудь другое! Неужели ты думаешь, что меня устраивает наш нынешний репертуар! Но ты должна понимать, что в нашем положении...
– Я ничего не хочу понимать, Аркадий. Я устала от этой галиматьи. Если бы был в этом метрополитене, в этом мире ещё один театр, я ушла бы не раздумывая! И, видит бог, душа моя сегодня не лежит играть совершенно!
– Не говори так! Что я могу сделать? Я хотел поставить «Носорога» Ионеско. Всем хороша пьеса!
Главное – из костюмов одни носорожьи головы, можно хоть из бумаги делать. А потом понял: нельзя! Это ведь о чём пьеса? О том, как нормальные люди становятся животными как бы под воздействием идеологии. Ну и как такое ставить? Рейх запишет на свой счёт, Красная линия – на свой. И всё! В лучшем случае – бойкот! А в худшем... И к тому же эти люди с носорожьими головами... В Рейхе точно увидят параллель с уродами. Решат, что мы высмеиваем их страхи по поводу мутаций...
– Господи, Аркадий... Это паранойя.
Артём сделал осторожный шаг вперёд. Появилось несколько комнатушек: гримёрка, закуток с реквизитом и ещё что-то запертое.
– Ты думаешь, я не ищу материал? Всё время! Постоянно! Но вот классика, например «Гамлет»: открываешь, и что ты там видишь?
– Я? Вопрос в том, что там видишь ты!
– Вопрос в том, что там видят наши зрители с Красной линии! А сюжетец таков: Гамлет узнаёт, что его отец убит родным братом! Дядюшкой Гамлета то есть! Ничего не напоминает?
Ругались в закрытой комнате, а рядом, в закутке, сидел, склонившись над столом, и паял что-то седой мужчина с вислыми усами и слезящимися от дыма глазами. Примерно так Артём себе и воображал человека по фамилии Умбах.
– Представления не имею...
– А смерть прежнего генсека Линии? Во цвете лет! Который Москвину приходился кем?
Двоюродным братцем! Тут только слепой идиот не увидит намёка! Мы этого хотим? Послушай, Ольга, мы просто не имеем права их провоцировать! Они только этого и ждут. И одни и другие!
Артём встал на пороге закутка, где сидел вислоусый. Тот почувствовал его, вопросительно уставился.
– Пётр Сергеевич?
И вдруг долетели шаги – дробные, злые, визжащие (подковки сапожные пол царапали) – откуда-то из зала. Несколько человек. Молчащие. Артём затаился, повернул ухо так, чтобы оно сквозь бархат слышало.
