Плюнул в окошки противогаза, потёр пальцем. Чтобы не запотевало. Щёлкнул тумблером на рации, послушал шум. Выкрутил на нужную частоту.
– Приём.
– Связь через час. Всё должно быть установлено уже.
– Это поверхность. Я тебе час не могу обещать.
– Если ты через час не вышел на связь, ты или от меня сбежал, или сдох. Старику каюк в обоих случаях.
– До своих-то третий день дозвониться не можете, а мне...
– Удачи.
Снова пустой шум. Посидел ещё минуту. Послушал его, покрутил ручку: чтобы что услышать? Потом застегнул ранец. Влез в лямки осторожно, поднялся на ноги и понёс его нежно, как раненого ребёнка. Десять кило взрывчатки внутри. Толкнул исцарапанную прозрачную дверь, выбрался в крытый переход. Ряд торговых киосков без конца и края, все витрины расколочены, везде нагажено, всё изрисовано. Фонарь не включал; фонарь издалека видно. Интересно было, где тут четверо сталкеров навернулись? Четверо. Все вооружённые. С рацией. И ни один не успел в эту чёртову рацию сказать ни слова. Пошёл по стенке вперёд – мимо киосков. Чем они тут торговали, знать бы. Книгами. Ну и смартфонами, наверное. Их столько в метро, смартфонов этих... Все развалы забиты, на килограммы продают; и все почти дохлые. Где-то их покупали же.
Покупали, чтобы звонить своим родным. Прикладываешь к уху крошечную плоскую коробочку... И оттуда голос матери. Артём как-то заставил Сухого купить себе такой на Проспекте, ещё когда мелкий был. Тот нашёл рабочий. Артём в него полгода играл, маме звонил по ночам из-под одеяла, пока батарейка не закислилась. И потом ещё три года звонил по сломанному. А теперь вот... Хочешь поговорить – тащи на себе такую бандуру. И если б хоть на тот свет прозвониться можно было... Звонила бы она на тот свет, а?
Поднялся по ступенькам, щурясь. Сумерки. Здравствуй, Москва. Мир крестом распахнулся. Огромная площадь, каменные дома в десять этажей ущельем стоят, погорелые и обугленные, улица Тверская забита столкнувшимися ржавыми авто с растопыренными дверьми, будто они пытались этими своими четырьмя дверцами, как стрекозиными крыльями, махать, чтобы из пробки вырваться и спастись. Всё распотрошено: сиденья выдраны, багажники взломаны. А поперёк Тверской идут бульвары: чёрная чаща, узловатые голые корни тянутся с обеих сторон по земле друг другу навстречу, хотят кольцо замкнуть, раздвигают нетерпеливо машинные скелеты.
На домах огромные рекламные щиты. Без стариков и не понять, что они продают: часы? Газировку? Одежду? Ничего покосившиеся латинские буквы, с человека размером каждая, не значат; Артём и не понял бы даже, что это реклама, если б старшие не объяснили. Абракадабра. Воспоминания склеротиков. Пускай теперь покупают эту абракадабру голые коряги, и чёрные ветки, и бродячие собаки, и перекати-поле, и раздетые мародёрами кости. Присмотрелся к зарослям: нет никого? Лучше близко не подходить. Мёртвым кажется город, но кто-то сожрал ведь тут четырёх бойцов в полной экипировке. До Театральной расстояние небольшое: всего пятнадцать минут ходу. И они тоже так думали. Если не здесь, не у бульваров случилось с ними это, значит, где-то впереди. Вдоль домов идти или посередине? Если по дороге прямо, между машинами, слишком заметно будет. Если по тротуару, нужно слушать всё время, всё время смотреть: дома пустыми могут только казаться. Это у себя на ВДНХ Артём всё знает; а тут...
Перевесил автомат поудобнее, взялся за рукоять, пошагал по тротуару мимо огромных, в два этажа торговых витрин. До дороги всё засыпано в мелочь, в стеклянные брызги колотым стеклом, манекены все лежат убитые; разные манекены – какие-то похожи на людей, какие-то на чёрных – из блестящей тёмной пластмассы, а ещё безликие, безносые, безротые. Все вместе тут лежат.
Никто не ушёл. Магазин украшений разграблен, магазин одежды разграблен, магазин один чёрт ведает чего разграблен и сожжён. И по ту сторону дороги то же.
Хорошая улица – Тверская. Жирная. Повезло тем, кто живёт на окрестных станциях.
Продуктовых только, жаль, нет. Дома стояли сплошь, стеной; а небо вечернее ложилось на них прямо толстым брюхом, стёганым ватником. От этого Тверская была как огромный туннель, и дорога, железная замёрзшая река, казалась Артёму рельсами. В просвете этого туннеля, как в пасти, клыками маячили башни Музея революции, а сбоку ещё кремлёвские. Звёзды на них погасли, выдохлась вся их колдовская сила, остались одни нечёткие силуэты из чёрной бумаги на фоне грязных облаков. Уныло на них было глядеть: всё-таки ходячий мертвец веселее обычного.
И вот ещё: было тихо. Тихо-тихо, как в метро никогда не бывает. «Как думаешь, Жень? Раньше-то, наверное, город шумел, должен был шуметь. Все эти машины тарахтели, сигналили друг другу! И люди хором галдели. Потому что каждому нужно было сказать своё больше, чем другим; и эхо ещё от этих домов, как от скал... А сейчас вот заткнулись все. Оказалось, ничего важного.
Обидно только, что попрощаться не все успели. А об остальном можно было и вовсе не говорить».
И тут Артём впереди увидел что-то...
