Глава 46
– Куда же вы, Пётр Сергеевич?
Загрохотало, застонало. В щели показали брошенного на колени вислоусого Умбаха: один распластанный ус ему придавили шнурованным ботинком. Артём помолился, чтобы Умбах не стал смотреть в подсценный мрак. Чтобы Умбах от страха забыл продать сапогам Артёма, а себе на вырученное купить жизнь.
– Ну-ка, ребятки, гляньте, что там у Петра Сергеича за барахло свалено...
– Это... Это профессиональное... Я инженер...
– Уж мы знаем, кто вы. Нам наводочку на вас дали. Теракты готовили?
– Упаси... Упаси! Я инженер! Я по техчасти! В театре!
– Забирайте этого губошлёпа. На Лубянку поедет.
– Я протестую! – Аркадий от решимости дал петуха.
– Забирайте-забирайте. Подите сюда, Аркадий Палыч. На секунду, – голоса сместились далее по сцене, и оттуда уже тихо и очень разборчиво зашипело. – Слушай, мразь. Ты тут кого на груди пригрел? Ты думаешь, нам трудно сейчас будет и тебя заодно выдернуть? Прокатишься по Красной линии до конечной, и никто тебя тут не хватится. И Оленька твоя... Твоя... Тронешь её ещё раз, хрен оттяпаю. Сам. Я умею. Герой, блин, любовник. Иди, шпиль свой кордебалет, а на Ольгу даже не смотрел чтобы. Понял? Понял меня?!
– Я... П. П.
– Скажи: так точно! Так точно, товарищ майор!
– Так точно. Г-глеб Иваныч.
– Всё. Иди. Погуляй.
– Куда?
– Куда хочешь. Пшёл!
Заскрипела над головой сцена: сбитым, потерянным шагом. Не знал Аркадий Павлович, куда идти. Потом спрыгнул наземь, чертыхнулся. Зашаркал побито. Стало тихо: Умбаха уже подняли и увели, и кованые сапоги все ускакали с горизонта. А ещё время связаться с Дитмаром прошло.
Снова стук в дверь. Теперь уже другой: грубый, хозяйский, без притворства.
– Ольга.
– А... Глеб. Глеб, я так рада...
– Я под дверью стоял. Рада она.
– Ну Глеб. Он меня шантажирует. Не даёт ролей нормальных. То одно, то другое... Держит меня на поводке, кормит обещаниями!
– Помолчи. Иди сюда. Значит. Я сегодня ночью приду. У меня расстрелы вечером. Предателей тюкать будем. А меня после этого дела... На сладкое всегда. Чтобы тут была и ждала. Ясно? И в пачке чтобы. Балетной.
– Я поняла. Я буду.
– И чтобы никаких не было. Аркаша там твой или...
– Конечно-конечно. Глеб... А что... Что за предатели?
– Попа поймали. Проповедовал. А остальные перебежчики. На Линии с грибами швах. Хворь какая-то. Ну и побежали уже, трусы. Помнят, как в том году пухли. Ничего. Далеко-то не убегут. Сейчас мы для острасточки десяток-другой тюкнем, остальные враз успокоятся. Ладно. Не твоё бабье дело. И пачку не забудь.
– Так точно.
Смачно шлёпнули, пробухали по сцене каблуками, тяжело спрыгнули на гранит и сгинули в никуда: в ту же бездну, откуда изверглись.
Артём всё лежал, всё ждал: будет плакать? В истерику, в судорогу впадёт, будет своего Аркадия обратно звать? Она запела: «То-ре-а-дор... Сме-ле-е... В бой...»
* * *
– Дамы и господа! И! Позвольте! Представить! Вам! Суперзвезду! Большого! Теееее-ааа-атра-аааа... Ольга Айзенберг!
Зашлась какая-то труба – печальная и прекрасная, и Ольга Айзенберг вышла длинными своими и совсем не подходящими для существования в катакомбах ногами на сцену – к шесту. Лица её не было видно из закулисья, только тень, вычерченную тушью; но и тень была невероятна. Выступила на сцену в длинном платье; и первым же делом, перед тем ещё, как закинуть свои чудесные ноги на шест, освободилась от платья.
Артём выложил на полу из штырей антенну, направил её туда, где Тверская, по его представлению, должна была находиться. Нахлобучил наушники, перещёлкнул тумблер. Не было времени, не было куража пробиваться с рацией на плечах через битком набитый зал, ругаться с караульными, ползти по эскалатору наверх. Хоть бы достало отсюда сигналом по туннелю до Тверской-Дарвиновской. Пусть бы добило.
– Приём... Приём...
