Глава 56
Правительственные здания – напыщенные, на века построенные – больше не казались гранитными надгробиями, могильный дух ветер развеял. Стало от них не жутко, а жалостливо.
Вот они стоят в ночи, пустые: наверное, жалеют, что прожили дольше, чем все, для кого их строили. Как старики, которые своих собственных детей переживают.
Лизнуло что-то руку. Ещё. Теперь в нос лизнуло. Дождь. Начинался дождь. Он был такой же вкрадчивый и ядовитый, как воздух тут, наверху: на вкус – вода; но и воздух на вкус был – жизнь, а скольких сгубил. Конечно, под этим дождём нельзя было раздетым идти. А Артём вот шёл и почему-то был этому рад. Зашагал даже медленнее: захотел вымокнуть.
Дождь... Артём остановился, запрокинул голову, подставил ему лицо. И вдруг представилось. Улицы, по которым прохаживаются неторопливо удивительные гиганты в ярких, пёстрых одеждах. Пузатые белые самолёты, летящие низко, над самыми крышами домов, – не всамделишные самолёты, а придуманные кем-то: вместо плоских алюминиевых распорок, которыми настоящие самолёты за небо цеплялись, у этих были прозрачные, трепещущие крылья, как у стрекоз, что ли? И не неслись они, а парили. Машины: не эти ржавые консервы, в которых мертвецов, как кильки, и не то, чем они раньше были; а смешные крохотные вагончики, точь-в-точь вагоны метро, только всего на четыре места. И там тоже, в этом мире странном, дождь. Тёплый и ласковый.
Откуда это ему явилось всё? Воспоминание? Нет, этого мира никогда не было. Тогда что? Защемило, затомило в груди. Артём отёр капли с лица. Как будто бы приснилось. Как осколок сна вышел наружу; и воспалил ткани там, где выходил. Кто это? Чьё это? Артём замер, боясь спугнуть. Не его это мечты. И сны такие – ему зачем? Кому вообще такое могло присниться? Маме его? Нет. Нет. Что-то другое. Закинул автомат за плечо, подставил тучам ладони ковшиком, они наплакали ему немного; он промыл глаза отравой, чтобы снаружи ослепнуть, а внутри прозреть. Нет. Не могло вспомниться. Странно как.
Артём зашагал дальше – мимо «Националя», мимо университетских факультетов онемевших, мимо памятников, которым памяти еле-еле на полпоколения ещё хватит, мимо башен бессмысленных, ничего уже не значащих, мимо стен, на которые никто приступом больше никогда не пойдёт, – туда, вперёд, к Великой Библиотеке. К тому, что под ней. К Полису. Могло бы от этого слова сейчас своё прошлое нахлынуть, вернуться. А перед глазами всё равно стояла эта невозможная ерунда, эта красивая глупость – стрекозиные самолёты и великаны в смешных вагончиках. И никак уже было от этого чужого не отделаться, не отвязаться. Что это?
* * *
В ворота Артём позвонил особым, тайным сигналом. Так звонили, возвращаясь из вылазки, сталкеры, нанятые, чтобы грабить Великую Библиотеку. Иногда они стояли у этих ворот и звонили левой рукой, потому что правой придерживали свои выпадающие кишки. Иногда звонить мог только один из группы, дотащивший сюда, к воротам, остальных – ещё раненых или уже успевших по пути околеть. Иногда сил и крови в нутре хватало только на один хитрый звонок.
Поэтому тем, кто его знал, на Боровицкой открывали сразу. Открыли и Артёму. Даже те, кто отодвигал в сторону заслонку гермоворот, собираясь показаться в вестибюле Боровицкой всего на минуту, были затянуты в брезент и резину. Знали, чем рискуют.
И на Артёма – вымокшего под дождём, в портках и в куртке, тёмных и липнущих к телу, – смотрели через свои противогазные иллюминаторы как на чудо, как на дикаря, как на самоубийцу. Наставили стволы, обшарили. Отняли автомат. Поднесли дозиметр, дали ему обнюхать Артёма. Дозиметр забился в истерике. Артём стоял, подняв руки, улыбаясь.
– Говорить умеешь? – спросили у него.
Он поймал в кадр того, кто обращался: зелёного слоника с запотевшими от удивления кругляшками.
– Умеешь? Говорить? – медленно повторил слоник.
Стало смешно, но Артём прикусил язык. Люди нервничают: мало ли кто приходит к ним сюда?
– Мельнику позвоните. На Арбатскую. Скажите, Артём.
– Документы есть у тебя?
– Мельнику скажите. Скажите, его Артём. Он знает.
А они знали Мельника – как все тут. Подальше, как от чумного, от Артёма держась, его ввели внутрь. Высекли его струёй из брандспойта, смывая всю дрянь. Одежду отравленную отобрали.
Сами разоблачились. До караулки вниз вели голым, а там выдали чью-то форму. Стали звонить на Арбатскую, не спуская с Артёма глаз.
– Ну и духан у вас тут стоит, – сказал он им.
– Да пошёл ты, – буркнул ему один из встречавших. – Нормально пахнет. Никак.
– Ясное дело, – улыбнулся ему Артём.
– Ты бухой, что ли?
Тот, что ждал с трубкой у уха, оглянулся на него с сомнением: стоит ли верить, нужно ли тревожить Мельника, не лучше ли этого подозрительного в карцер, пока суть да дело? Но на том конце уже ответили.
– Да. Полковника Мельникова. Застава «Бор-Верх». Знаю, что поздно. Нет, это срочно.
