Глава 58
Свет здесь горел ярчайший; полыхали все до единой лампы, белые шары под двухэтажной высоты потолком. Растрата, пир во время чумы: людям столько света без надобности. Но тут жгли его, не жалея, – волшебство Полиса в том только и было, чтобы давать пришлым почувствовать себя хоть на денёк, хоть на часик в том, старом, канувшем мире. И Артём тоже, как все, на секунду зажмурился и на секунду купился. А потом мелькнула перед глазами та картина из чужого сна, несбывшийся город наверху почему-то напомнило. Отмахнулся от неё, отмахнулся от самолётов со стрекозиными крыльями. Хватит.
На станции был переполох. Старички неряшливые и старушки с очками, толстыми, как лупы, сорокалетние студенты сгинувших институтов, женоподобные артисты всех мастей, брамины в халатах и с книгами под мышкой – вся эта милая вымирающая заумь – роились тревожно вдоль путей, вытягивая свои шеи, чтобы получше было видно чёрный квадрат туннеля, который вёл к Охотному Ряду. А ведь им спать бы уже: полночь на часах. Квадрат дымился. На его границе стояли часовые Красной линии: до Библиотеки и сразу после неё шла её территория, перегоны все к ней относились. Саму Библиотеку Ленина красные после войны с Ганзой обменяли на Площадь Революции.
– Что такое? Что там случилось у вас? – приставали зеваки к красноармейцам. – Что хоть рвануло-то? Теракт?
– Ничего не рвануло. Ситуация штатная. Вам показалось, – врали часовые, хотя дым из чёрного квадрата им лёгкие ел, так что врать нужно было сквозь кашель.
– Началось у них, наверное. Наконец-то и у них народ будет свободен, – убеждённо твердил один очкарик другому, оставляя оловянных красноармейцев в покое.
– Надо их поддержать. Это наш долг! – говорила возбуждённая дама в цыганской юбке, накинутой небрежно на широкую корму. – Пойду рисовать плакат солидарности. Не хотите присоединиться, Захар?
– Я знал, знал, что это будет. Но что так скоро! Кончилось терпение у русского человека! – тряс указательным пальцем долгобородый старичина.
– Вот вам и равенство. Вот вам и братство.
– Видите? А ведь не случайно именно на Охотном Ряду в первую очередь! Всё потому, что мы тут рядом. Полис. Мягкая сила в действии, так сказать! Просто вот наше присутствие, наше культурное влияние! Сам наш пример! Демократические ценности на штыке не занесёшь! А наш... Дух свободы, прошу прощения за пафос...
– Думаю, мы должны протянуть им руку. Открыть границу для беженцев. Устроить раздачу еды! – выступала женщина с начёсом и драматическим вырезом. – У них там голодомор, я слышала. Жуть какая! Принесу-ка из дому печенье на всякий случай, как чувствовала ведь, когда вчера пекла.
– Не будет тут беженцев, – сказал им всем Артём. – И восстания там не будет. Ничего не будет. Подымит и пройдёт.
– Откуда такая уверенность? – обиженно спросили у него.
Артём пожал плечами: как объяснить? Но о нём уже забыли; все развернулись от дымного квадрата к мостику, поднимающемуся под самый потолок над одним из путей. Оттуда, с этого мостика, беззвучной лавиной скатывались затянутые в чёрное люди. На лицах – маски, на груди – кевлар и воронёные каски с забралами поднятыми на головах; а в руках – семьдесят четвёртые АК с глушителями.
– Орден! – загудело над головами, в головах.
– Орден, – повторил Артём шёпотом. Сердце заколотилось. Засвербели сигаретные ожоги, сделанные вместо каждой из букв: «Если не мы, то кто?» Как всегда. Больше некому. Колонной подтекли к туннельному входу, построились. Артём пробился к ним поближе и провожатых своих подтянул. Пересчитал: пятьдесят человек. Много как. Значит, успел Мельник за это время потерянное восполнить...
Артём всмотрелся в масочные прорези, в обрамлённые чёрным глаза-переносицы. Есть здесь его товарищи? Летягину фамилию слышал. А Сэм? Стёпа? Тимур? Князь? Но его никто не замечал, все глядели, застыв, в туннельную точку. Не мог же Мельник всех заменить? Таких и заменить некем. Самого Мельника с ними не было. Это, наверное, отряд со Смоленской, с базы орденской, подошёл. Теперь ждали командира. Он отдельно располагался – на Арбатской. Те десять минут, которые Мельник сам себе назначил, вышли. Потом и пятнадцать. И двадцать. По колонне поползла волна: люди переминались с ноги на ногу, распрямляли спины. Всё же это люди были, а не истуканы.
Наконец показался. Один человек снёс инвалидную коляску по ступеням. Другие двое – амбалы – тащили, взяв на руки, его самого. Мельника. Усадили, поправили, покатили. На широченные его плечи был накинут пятнистый бушлат – почти естественно, почти как если бы он просто замёрз. Но рука на костлявых коленях лежала только одна, левая. Правой по плечо не было, для неё и бушлат.
Два года уже прошло; а он всё прикрывал культю, прятал. Не хотел привыкать. Как будто рука заново отрасти может, надо просто потерпеть. Весь строй едино развернулся на каблуках, лицом к своему командиру. Общая судорога вытянула всех во фрунт. И Артём понял, что сам тоже тянется, но понял, только когда спину с непривычки свело.
