Книги, которые сыграли важную роль в вашей жизни?
– Есть книга, которая меня спасла, – "Записки из подполья" Фёдора Достоевского. Из этого произведения растут все великие романы Достоевского, а Горький его назвал "писком индивидуалиста", и в целом этот роман считался реакционным. Моя же жизнь буквально разделилась на до прочтения "Записок" и после.
Повествование в романе ведётся от первого лица, от имени человека умного, рефлексирующего, но при этом совершенно мерзкого. И ни одно произведение, которое я прочитал, не знает обо мне столько, как "Записки". Нигде нет такого количества совпадений со мной, как у этого мерзейшего человека, притом что я себя мерзким не считаю. Но, может быть, я не стал таким, как главный герой, потому что прочёл эту книгу и она меня потрясла. Невероятно, что кто-то, живший в другое время, мог знать обо мне столько мелочей, подноготных, бесстыдных. Даже возраст наш с героем совпал – ему, как и мне тогда, было 24 года.
Надо рассказать, как я читал эту книгу. Я сломал ногу и лежал дома. И я прочитаю страницу, меня начинает колотить от ощущения, что это всё про меня, что кто-то за мной наблюдает. От эмоций, от ужаса я швыряю эту книгу на пол. Потом лежу, думаю, ну надо же дочитать! Книга лежит в углу. А я в гипсе, передвигаюсь на костылях. Встаю, ковыляю, подбираю книгу, опять ложусь читать. Через какое-то время опять её выбрасываю, потом опять подбираю. Такие отношения с литературой – что-то не очень нормальное. (Смеётся.)
Потом я играл это произведение на сцене, и в целом оно занимает большое место в моей жизни. Я уберёг себя от целого ряда поступков и качеств благодаря ей и, наверное, благодаря тому, что я сыграл много отрицательных ролей. Это очень полезно, потому что ты достаёшь из себя скверну, из неё делаешь образ и выплёскиваешь это всё на сцене. И чем более откровенно выплёскиваешь, тем более уходишь от опасности это оставить в себе. Ты освобождаешься, это как акт очищения.
Как вы относитесь к разговорам о деградации современного театра?
– Сколько я занимаюсь театральным искусством, столько и слышу про деградацию. (С улыбкой разводит руками.) Наверное, она существует, потому что масса выходит бездарного, бессмысленного, плохого. Но хорошего всегда меньше, чем плохого. Иначе как его отличить?
Но у нас есть грандиозные артисты и великие режиссёры, которые выпускают потрясающие спектакли. В Петербурге попробуйте попасть на "Холопов" Андрея Анатольевича Могучего! Это спектакль, который стоит на одном уровне с самыми великими произведениями искусства, которыми славен этот город. Его можно сравнивать с памятником Петру Первому, с Ростральными колоннами, с Зимним дворцом.
Иногда, конечно, я тоже попадаю на что-то, что мне не нравится, не соответствует моим критериям искусства, даже кажется возмутительным. Но это "возмутительное" я всё равно досматриваю до конца. Потому что уйти в антракте – это как будто выйти из борьбы. Тогда ты не будешь иметь права сказать, что тебе не понравилось. Может, режиссёр ещё не досказал, а ты уже ушёл. Так что сижу до конца и мучаюсь.
Насколько сильно на вас повлияло воспитание мамы?
– Она была главным интеллектом нашей семьи. Мой дедушка, мамин отец, был родным братом академика Иоффе, у него было три высших образования. Когда папа пришёл просить руки мамы, то её семья сочла его, студента театрального института, недостойным их дочери. Но мама ушла из дома и жила с папой в общежитии. Когда отец уже стал знаменитым артистом, мамина семья его признала, у них не было иного выхода. (Смеётся.)
Мама была центром нашей семьи, она играла огромную роль в личности, жизни отца, писала за него статьи, отвечала на письма поклонников. Когда Саша Калягин и Гена Хазанов вспоминают про свою отроческую переписку с Аркадием Райкиным, то я их стараюсь не разочаровывать и не говорить, что это не он им отвечал. Как оказалось, они оба писали Райкину, что не хотят больше учиться в школе, что мечтают играть на сцене и зачем артисту знать математику или физику. И когда они рассказывают с восторгом, как им отвечал Аркадий Исаакович Райкин, какие он им письма замечательные писал, то я по слогу узнаю мамин стиль. (Улыбается.)
Ваш отец Аркадий Райкин добился невероятного успеха на сцене. Можно сказать, что вы у него унаследовали целеустремлённость?
– Папа действительно умел идти к своей цели. Его отец, мой дед, который умер во время блокады, лупил его за то, что он хотел быть артистом. Говорил: "Зачем еврею быть клоуном?" Сам он работал лесным бракёром (браковщик дерева для строительных работ. – Прим. ред.). Пойди догадайся, что папа из такой простой семьи, не аристократ – он же умел так носить костюмы, так держать себя.
И только когда папа стал лауреатом всесоюзных конкурсов эстрады и шёл красной строкой на афише, отец принял его выбор. Как рассказывали мои тётки, он стоял около афиши и прохожим говорил: "Это мой сын".
Папу очень любили зрители, но он умел управляться со своей всенародной славой. В жизни был скромным, тихим человеком. У него было слабое здоровье, больное сердце, и он себя берёг. Тихо разговаривал, вообще предпочитал слушать, а не говорить. Многих даже разочаровывал, потому что от него ждали того же бурлеска и фонтана энергии, которые он выдавал на сцене, а в жизни он был не блестящий, а поглощающий свет.
У меня с ним всё время идёт диалог. Впрямую папа на меня не влиял, я развивался самостоятельно. Я и в театральный институт поступал втайне от родителей. Они в это время были в Чехословакии на гастролях. Когда вернулись, узнали, что я уже учусь в Щукинском училище. Папа сказал: "Ну хорошо. Я был уверен, что ты будешь артистом".
Он не был строгим судьёй для меня. Очень любил меня как актёра. Приходил ко мне за кулисы и плакал. Администратор спрашивал: "Аркадий Исаакович, что с Вами?" Я отвечал: "Ничего, просто папа под впечатлением от моей игры. Всё нормально".
У него самого не было никакой самоуверенности. Мог после спектакля сказать: "Как ужасно я сегодня играл!" Поколебать его веру в себя не стоило ничего, это я у него унаследовал.
Источник: gazetametro.ru
