Два года назад, отвечая на вопросы нашей анкеты, вы сказали, что ваш любимый писатель – Туве Янссон, а читаете вы в настоящий момент книгу лекций философа Владимира Бибихина. Часто ли вы сочетаете такие вроде бы несовместимые вещи? И кто сейчас ваш любимый писатель?
– Как-то так в моей жизни сложилось, что у меня достаточно "винегретное" мышление. Есть много писателей, которых я люблю, поэтому вопрос о любимом писателе, как и о любимом цвете, например, совершенно абстрактен и никакой особой позиции за ответом на него нет. Туве Янссон, Пушкин, Достоевский, Сэлинджер, Стивенсон, Толкин – все они разные, у всех разные взгляды на мир, и рано или поздно наступает момент, когда их читаешь и понимаешь, что они что-то "достраивают" в твоём понимании каких-то вещей.
Ну, это, наверное, такой же бессмысленный вопрос, как и про вашу любимую актрису, на который вы ответили, что это Любовь Орлова...
– Конечно, потому что никакой любимой актрисы у меня нет.
Как вообще изменилась ваша жизнь за эти два года?
– Я лишний раз убедился в том, как всё сложно в этом мире, как много у всего разных причинно-следственных связей, которые, может быть, на первый взгляд не видны, но, когда ты более глубоко начинаешь о них думать, слушать людей с разными точками зрения, тем более явными они становятся. Чем менее мы идеологичны, тем больше понимаем, насколько многообразен мир. И начинаешь видеть, что если тебе кто-то что-то говорит, то надо это в меру сил проверять, рефлексировать и отказаться от той привычки, которая, наверное, у меня была: когда люди твоего круга думают определённым образом, то и ты автоматически какие-то события, явления, мнения сразу распределяешь по определённым полкам, потому что так принято. Вот так, наверное, я могу описать то, что произошло за последние два года в моей голове.
Если смотреть на изменения в творческом смысле, то для меня это были продуктивные два года, потому что тот эсхатологичеcкий душок, который теперь регулярно веет, он, на мой взгляд, имеет в себе очень много полезного, потому что ты помнишь о смерти, чаще и глубже задаёшься вопросом, зачем мы все вообще на этой земле существуем, и, соответственно, понимаешь, что надо острее, ловчее, быстрее и глубже искать какие-то свои задачи, которые тебе отведены, и выполнять их спокойно, уверенно, где-то без лишних рефлексий. Это началось ещё с пандемии и вместе со всеми современными событиями – мучительное отрезвление во многом, но я думаю, что оно полезно для очень многих в мире.
То есть это был ответ и на вопрос, что вы чувствуете сегодня, как переживаете всё происходящее в мире?
– Да, именно это и чувствую: все мы должны как следует посмотреть внутрь себя и понять, что именно мы можем сделать хорошего и светлого в доступном нам ареале, и делать именно это, потому что все наши суждения, которые выходят за пределы нашего ареала существования, конкретного понимания и постоянного контроля и общения, – чем они дальше, тем больше превращаются в миф. К этим мифам, которыми нас со всех сторон пытаются увлечь, надо очень осторожно относиться. В первую очередь нужно всерьёз понять что-то про себя.
Концерт открытия фестиваля был посвящён Владимиру Высоцкому. Чья это была идея?
– Это идея организаторов, но мы уже играли программу песен Высоцкого пару лет назад в "Зарядье". Мы любим эти песни, поэтому с удовольствием согласились: жизнь слишком коротка, чтобы делать то, что тебе не нравится. Как говорил Воланд, человек внезапно смертен, о чём мы всё время забываем и постоянно пытаемся присвоить себе будущее, а от этого возникают тревога и страдания. Надо переставать это делать и пытаться жить в том периоде, в котором ты находишься, и радоваться тому, что он у тебя вообще есть.
На поверхностный взгляд может показаться, что Высоцкий не совсем "ваш" автор, потому что он больше про характер, чем про музыку, а Пётр Налич – больше о музыке. И вы исполняете его так, что мимо этого очень сложно пройти равнодушно. Как Высоцкий вообще появился в вашей жизни?
– Высоцкого чудовищно сложно петь, особенно песни на его фирменном надрыве: я ни разу в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме него, пел эти песни убедительно. У него очень разные песни, он очень разный. В детстве на даче я с успехом пел его "Я однажды гулял по столице" – рассказового типа стилизация под блатные песни. Или у меня была пластинка с его гениальными композициями к "Алисе в Стране чудес". Так или иначе, Высоцкий предложил такую палитру, что каждый житель постсоветского пространства находит в нём что-то для себя родное и близкое, и я не исключение. Я не знаю семей, где не знают его цитат или песен.
Его "Мою цыганскую" вы спели именно как цыганскую, но он сам так её не поёт...
– Он поёт куплеты из неё в "Коротких встречах". Это вариант песни, где как раз начинается его конкретный "высоцковский" надрыв, "всё не так" и так далее – это уже его личная история, поэтому я бы, честно говоря, и не взялся за это, его куплеты я поэтому и не пою, хотя очень люблю их, это потрясающие стихи. Я пою те куплеты, которые предполагают более отстранённую интонацию, которая, в принципе, моя интонация вообще.
Композитор и певец Пётр Налич.
Пресс-служба фестиваля Ferrum-24
Фото:
Один из моих коллег, узнав, что я собираюсь с вами беседовать, заинтересовался, как вы видите существование в современном мире русского романса, который вы много поёте: дескать, это нафталиновый жанр...
– Я не понимаю, что такое нафталиновый жанр в современном постмодернистском мире. Если проследить историю искусств и историю музыки, то в них шла постепенная смена жанров до конца ХХ века, когда новых жанров уже не появляется. Далее идёт некий синтез, игра в разные жанры. Я знаю многих людей, которые играют старинную музыку XVI века. Сам я первый раз окончил Гнесинскую академию как академический певец, увлекаюсь оперой, люблю её, знаю – это что, нафталиновый жанр? А что тогда не нафталиновый жанр – Тейлор Свифт, что ли? Мне кажется, петь и играть надо то, что тебе нравится. Если кому-то что-то кажется нафталином – ну, отойди и не слушай. Когда кто-то предлагает думать так, как он, или подогнать кого-то под свою систему ценностей, это значит, что он не вполне в ней уверен, мне кажется.
Вы потом в Гнесинке учились и на композиторском отделении...
– Да, в прошлом году я окончил Гнесинскую академию как композитор. Так удачно сложилось, что в 2015 году я окончил её как вокалист, а потом начал думать, как ещё подучиться, потому что чувствовал, что для моих запросов мне довольно сильно не хватало конкретных навыков, кругозора и так далее. Но не знал, что делать, потому что второе и третье образование уже платные. И тут Федя Сухарников, дирижёр, который на фестивале дирижировал оркестром, мой старинный товарищ по Гнесинке, рассказал мне, что появился Президентский грант на бесплатное высшее дополнительное образование, и предложил сходить показаться на композиторскую кафедру. Я сходил, там меня одобрили, я поступил на обучение и очень этому рад, потому что попал к прекрасному профессору Кириллу Евгеньевичу Волкову, которого я сейчас периодически зову на свои какие-то, которые могут показаться интересными, мероприятия. И в общем, на мой взгляд, я после этого обучения "прокачался".
Вы поняли, что что-то делали не так, стали писать по-другому?
– Поменялся и кругозор, и технология, понимание стиля, аранжировки, оркестровки, композиция, горизонтальное и вертикальное мышление – всё это вместе плюс такая понятная многим вещь, как отпадение комплекса "чем сложней – тем лучше". У многих начинающих композиторов есть такая особенность – переусложнять, чем они часто камуфлируют свою неуверенность. От этого я тоже избавился.
Вашим дипломом была опера – расскажите про неё.
– Это были фрагменты оперы, над ней я продолжаю работать с моим другом и сценаристом Германом Могилевским. С ним мы представили весной большую музыкально-драматическую работу на стихи Юлия Кима "Ванька, пташечка и тельняшечка" – это фантазия в стихах на основе "Двенадцати" Александра Блока. Мы выпустили её на всех платформах, есть и студийная, и живая запись. 27 ноября мы будем снова представлять эту работу в Доме архитекторов.
С Германом мы сейчас мою оперу доделываем, потому что так уж сложилось, что я, пробуя себя в таком очень большом жанре, как опера, пытался переосмыслить всё драматически и понял, что на драматурга я не тяну, потому что бесконечно лез в какие-то детали, музыкальности, начинал в них влюбляться, не мог уже от них отказаться, и от этого страдала вся форма в целом. Поэтому я очень рад, что с моим другом сложился такой тандем. Мы дружим очень давно, ещё с первого курса Архитектурного института, потом он ушёл в кино, ещё куда-то – он такой же многостаночник, как я. Так что оперу, я надеюсь, мы "допилим" и представим в записанном виде, по нашим планам, весной. Ну а дальше будем предлагаться в театры. Называется опера "Титир и его Зоя" – это буколические персонажи Вергилия, которые мелькали в симпатичной повести Андре Жида "Топи", всё это немножко пересекалось у меня ещё с "Обломовым" Гончарова, потом мы начали всё это переделывать, переколбасили, отрефлексировали. А "Титир и Зоя" – это стихотворение Антона Дельвига. Вот такой получается интересный "бульон".
Но интерес к работе с оркестром у вас был и задолго до этого...
– Да, всегда был: я в какой-то момент начал использовать струнные инструменты, духовые и так далее, начал получать какой-то опыт ещё до поступления в Гнесинку и сейчас, мне кажется, достаточно уверенно себя чувствую.
Насколько сложно руководить коллективом и развиваться лично – что-то писать, сочинять? Или это параллельно идущие процессы?
– Конечно, параллельно: один процесс другой всегда корректирует, убирает ненужное и добавляет что-то необходимое. Например, это было даже здесь на концерте: я делал половину аранжировок к исполняемым песням Высоцкого – из тех, к которым не было устойчивых аранжировок или они были, но какие-то чудовищные, которые мне не нравились. Например, "Дом хрустальный" – Высоцкий всегда по-разному её пел, и я нашёл версию, которая мне нравится гармонически, и взял её за основу для своей аранжировки. И здесь уже я понимаю, что поймал какую-то интонацию, нашёл комбинацию из нескольких инструментов, которые дают клёвую краску.
У Высоцкого есть много о борьбе, преодолении, героических людях. Насколько вам это близко или интересно? Концерт назывался "Выше гор могут быть только горы" – что у вас с горами, кстати?
– Я очень люблю горы и очень хорошо катаюсь на горных лыжах. По поводу темы героизма, которого у Высоцкого иногда даже с переливом. В "Балладе о борьбе" у него есть такие прекрасные слова: "Книжные дети, не знавшие битв". Я понимаю, что это был комплекс всех битников 1960-х годов, потому что это было поколение после героев Второй мировой войны и они, видимо, действительно чувствовали себя ужасно инфантильными и не имеющими пространства и возможности хоть как-то приблизиться к жизненной опытности и уверенности этих людей, которые прошли такую страшную войну. Это прямым текстом поётся в "Балладе о борьбе". Книжные дети – это очень тонко. Так что у него всегда есть рефлексия – не просто "бороться и искать, найти и не сдаваться", а всегда очень тонкая и поэтическая рефлексия на всё это.
Или он был очень близок к этому поколению людей и поэтому хорошо понимал их ощущения и проживал их как свои...
– Конечно, к нему постоянно подходили фронтовики и говорили: "Это же всё про нас". Он, как настоящий огромный художник, очень точно эмпатировал и передавал в стихах их чувства.
Композитор и певец Пётр Налич.
Пресс-служба фестиваля Ferrum-24
Фото:
Раз мы на кинофестивале – какие у вас вкусы в кино?
– Я в этом смысле человек не прокачанный. У меня есть знакомые, которые постоянно смотрят фильмы – и отечественные, и зарубежные. А у меня и времени особенно на кино нет. Если мы с детьми вдруг понимаем, что можем что-то посмотреть полчасика, то возьмём какую-нибудь ерунду типа сиквела "Звёздных войн". Я, конечно, люблю великое кино: Тарковского, Феллини, у Бергмана многие фильмы люблю – хотя по мне видно, что гротесковые интонации Феллини мне ближе всех. У Триера мне понравилась только "Меланхолия", а всё остальное какое-то слишком многоумное: умный человек решил сделать умные фильмы, к этому я отношусь с лёгким скепсисом. Данелию очень люблю... Вообще, из того, что было выпущено в советское время, 30% очень высокого класса, из которых 10% – просто нетленка.
Но музыка для кино вас интересует...
– У меня не так много работ для кино, но они есть. В прошлом году делал музыку для фильма Григория Константинопольского, там что-то с монтажом пока не решили. В "Блондинке", которая вышла два года назад, тоже что-то бодались с монтажом – это, видимо, какая-то новая проблема режиссёров с продюсерами, битва за монтаж. Работаю и для театра: в "Современнике" Гарик Сукачёв ставил спектакль "Сашашишин" по книжке Александры Николаенко "Убить Бобрыкина" – у неё очень поэтичный слог, очень живая проза, рекомендую к прочтению.
Вы мечтаете о какой-то большой площадке? Или что для вас показатель высокой планки?
– Я вообще большой фантазёр и стараюсь тормозить в себе эти процессы, потому что они доводят до бессмысленных фантазий и бессмысленных разочарований. Это всё сказка о золотой рыбке. Естественно, каждый человек, который занимается каким-то делом, может раскрутить маховичок фантазий до представления "а если бы меня весь мир на руках носил и говорил, что я гениальный". Я стараюсь таким вещам не давать хода.
После "Евровидения" вас стали больше знать в Европе?
– Появились, конечно, люди, которые заинтересовались моей музыкой и даже пишут до сих пор, но их очень немного и пиар сработал, в основном, в русскоязычном пространстве.
А сербохорватское пространство?
– Вы знаете, хотя дедушка у меня был боснийцем, никогда меня никто туда что-то не зовёт, не говорит "родной братко, приезжай". Правда, через какое-то время после "Евровидения" мне написали родственники: двоюродный брат моего папы, намного его старше, журналист, мы с ним мило переписывались, он присылал фотографии Наличей из города Тузла, звал в гости, но повода так и не нашлось.
Наверное, бессмысленно спрашивать у вас о том, к каким вы песням и жанрам стремитесь, потому что вы хотите охватить многое...
– У меня никогда не было задачи охватить многое, потому что это какое-то коллекционирование. Просто так в моей жизни выходит, что есть какая-то лирическая составляющая и в песнях она выглядит так, в оркестровой версии чуть по-другому, а для более боевитых вещей есть, наверное, какой-то приоритет в фактурах – мои музыканты это лучше знают. Если вещь получилась живая, то с попытками что-то охватить это не связано.
Сложно ли сочинять дома, когда вокруг бегают дети и происходит вся эта домашняя жизнь?
– Сложный вопрос, потому что иногда думаешь: надо взять себя в руки и снять небольшую студию и сидеть там спокойно с компьютером и роялем. Но, с другой стороны, всё время есть страх, что я приду туда, а внутри меня ничего нет.Часто очень хорошие музыкальные идеи приходят на ходу – например, убегаешь забирать младшую дочку из детского сада и вдруг приходит какая-то идейка, ты записываешь её на диктофончик, и из неё потом вырастает что-то клёвое в студии. И такое бывает сплошь и рядом.
Что лучше всего получается – когда долго над чем-то трудишься или то, что приходит легко?
– Это смешанные процессы, потому что бывает мучаешься и потом всё это выкидываешь, а потом вдруг появляется светлая мысль, но что в результате чего произошло, поиски этой причинно-следственной связи уводят нас в метафизическую глубину. Мы не знаем, откуда что берётся в итоге и почему, – может, просто потому что ты вышел в дождь, намок и простудился. Мы этого не знаем, поэтому я не могу сказать "я всегда работаю так и это круто". Я надеюсь, что у меня и впредь будет возможность делать какие-то интересные штуки, которые будут интересны не только мне, но и людям, и я буду адекватно оценивать, что это действительно хорошо получается, а не какое-то дикое мясо.
Когда вы стали музыкантом, архитектурой уже не занимались, не проектировали?
– Не поверите: когда началась пандемия и я остался без работы, то попросился в артель к своему папе-скульптору, с которым работает мой старший брат. У них была большая архитектурно-скульптурная работа, связанная с музеем в центре Москвы, и я с удовольствием год работал у них подмастерьем. Концертов тогда не было никаких, так что это был очень удачный опыт. Когда у папы с Пашей бывают какие-то подработки, они меня припрягают, и это всегда прикольное приключение, хотя такие истории занимают сейчас процентов пять моей жизни. Опять же, если друзья просят спроектировать дачу, то я говорю – давайте, я всё очень хорошо сделаю бесплатно. И сажусь рисовать, чертить планчики...
А себе вы дом построили?
– Дом я себе не построил, но у меня есть родственники-архитекторы.
Построить дом, вырастить сына, посадить дерево...
– Сыновей у меня двое, деревьев я посадил много, а дома я пока только проектирую.
Источник: gazetametro.ru
